И. В. Пименов

Строй языка.

---

С появлением широтного кодирования высказываний неизбежно появляются согласовательные элементы между членами высказываний. Собственно, они были всегда, но в качестве согласовательных элементов использовались семантические слова. Если бы в исходном языке всегда был бы фиксированный порядок слов, то именно он оставался как самый экономный способ описания отношений. Человеку незачем было бы развивать когнитивные способности по построению сложных фраз с указанием связей между словами. Но именно отсутствие в языке изначально фиксированного порядка слов, а точнее, присутствия порядка слов по степени важности при полном отсутствии деления слов на семантические категории (глагол, имя, прилагательное, наречие…) и привело к развитию у человека способности к построению сложносвязанных высказываний. Тогда определим понятие «строй языка» как широтно-импульсная кодировку отношений между словами в высказывании. Естественно классемы могли присоединяться к слову в любом порядке, и слева, и справа, и вставляться внутрь слова. Признак наличие классемы у слова справа, слева, внутри называется соответствующей маркировкой. Отсутствие маркировки называется немаркированностью. Связь между словами не зависит, вообще говоря, от расстояния между словами в высказывании, а зависит от маркировки. Именно она позволяет дистантно располагать члены в выказывании. Собственно, характер даже самого наличия маркированности и немаркированности у слова, определяет основу строя языка. Действительно, если какая-то категория в языке немаркирована, то это автоматически влечет за собой обязательную маркированность родственных категорий, которые можно чередовать с немаркированной. Иначе мы не сможем отличить одну категорию от другой.

Проведем типологическое исследование зависимости от доступных маркировок, и наличия немаркировнных категорий. Собственно характер их и определяют, в основном, строй языка. А причинно-следственные связи накладывают типологические условия существования той или иной категории и построение фразы. Для начала проиллюстрируем цитатой описывающей ситуацию в палеоазиатских языках:  

 «Обнаруживаются следующие структурные корреляции между двумя рассматриваемыми типами агглютинирующих языков.

Односторонняя агглютинация. Отсутствие категории рода. Глагол моноперсональный. Синтаксис номинативный. (Исключение – эскимосский язык, имеющий полиперсональный глагол и эргативный синтаксис.)

Двусторонняя агглютинация. Наличие категории рода. Глагол полиперсональный. Синтаксис эргативный. (Исключение – кетский, югский, ительменский языки, имеющие номинативный синтаксис.)

Следует отметить также, что в языках с двусторонней агглютинацией префиксальными (предкорневыми в линейной цепочке словоформы) элементами выражается лицо (деятеля, а иногда и объекта действия); префиксами может выражаться также время.» [:10].

Однако, как видно из этой цитаты, много типологических выводов сделать нельзя. Надо рассмотреть языки в более глубоком аспекте.

Категории это, вообще говоря, некоторые мировоззренческие понятия. Их наличие, маркировка, определяет не только отношение между словами в высказывании, но и отношение с внешним миром по отношению к высказыванию. В этом смысле немаркированность определяет обычность, нейтральность, общность, отсутствие свойств, невычленность категории. Одной самой мировоззренческой категорией является категория рода (класса). Род (класс) определяет принадлежность категории к некоторым мировым понятиям. Под родом обычно определяется отнесение понятия к мужской, женской, средней, общей категории. Под классом понимается еще более общая категория, хотя значительных различий в них не делается, и поэтому они взаимозаменяемые. Но в описании маркировок будет использоваться термин «род» для маркировки справа, термин «класс» для маркировки слева, термин «порода» для внутренней маркировки. Смысл указания родов в том, что члены высказывания согласуются в синтагме, то есть маркируются взаимозависимыми маркерами. Кроме согласования по роду в синтагме, рода разделяются по функции в высказывании на указательные и управляющие. Указательные рода определяют участника высказывания, маркируя участника высказывания по роду, но не меняя структуры предложения. Хорошим примером является в русском языке употребление местоимений «он, она». Управляющий же род меняет структуру предложения, запрещая/изменяя некоторые конструкции или меняя их смысл. Примером в русском может служить фразы типа «облако солнце закрыло» и «солнце облако закрыло», в котором смысл совершенно меняется от порядка слов, притом, что в других родах он не меняется «птица звезду закрыла».

С разделением слов на категории глаголов и имен, выделяются классы согласований между этими категориями. Соответственно, появляются маркеры отношений между словами. Естественно, какое-то отношение будет немаркированное. Именно немаркированность отношения вызывает необходимое отсутствие немаркированности у других отношений. Но одновременно, необходимость маркированности порождает новые категории в языке.

Сторона маркировки имеет большую важность в структуре языка. Маркировка справа, то есть постфиксная, является немаркированной стороной маркировок. Причина в том, что она естественно выводится из широтного кодирования высказывания по важности. И поэтому она распространена повсеместно. Соответственно, маркировки слева, или префиксные, а также внутренние маркировки, инфиксные, являются более маркированными, хотя последняя и восходит еще к импульсному кодированию. В дистантной последовательности между двумя словами могут стоять некоторые аффиксы определяющие отношения между словами. Такие аффиксы, которые могут относиться и к следующему слову и к предыдущему, называются интерфиксы. Точнее, по интерфиксам нельзя разграничить их смысловую принадлежность или где кончается одно слово и начинается другое в беглой речи. Поэтому, если в языке есть интерфиксы, стоящие между некоторыми категориями, то есть могущие быть префиксами, и по ним нельзя однозначно определить начало слова в беглой речи, то постфиксность у левой категории должна быть маркирована, иначе возникнут разночтения между этими категориями. Следовательно, у левой категории появляется дополнительная валентность в виде маркировки, которую надо использовать для повышения информационного содержания высказывания, и сокращения избыточности широтного кодирования. Соответственно, образуется некий пучок свойств порожденный маркированностью (справа), то есть, если есть хоть одно такое свойство, то другие проявляются как обычные, уже как немаркированные, а немаркированные становятся маркированными, то есть могущими быть в специфических условиях. Следующая таблица показывает эти взаимозависимости

 

Приглагольный падеж это такой падеж, который устанавливает отношения имени с глаголом или с другими именами через глагол. Если какой-то приглагольный падеж немаркирован, то значит, он образует вершину высказывания в конструкции с глаголом, и должен управляться аналитическими средствами. Приглагольные падежи это падежи прежде всего «невалентные» семантические (вокатив, направлений), «бивалентные» синтаксические (номинатив, аккузатив, эргатив), «поливалентные» косвенные (дательный, отложительный, творительный).

Приименные падежи устанавливают отношения с другим именем вне зависимости от глагола. Если какой-то приименной падеж немаркирован, то значит, он образует вершину высказывания в конструкции именем, и должен управляться аналитическими средствами. Приименные падежи это родительный и локативные.

Прилагательные, выделяясь в отдельный класс слов, также могут быть немаркированными, но могут быть маркированными по согласованию с именем.

Глагол, сложная категория, отношения маркированности в нем определяют очень много. Обычно маркируется субъект высказывания, но маркировки объекта также широко распространены. Если в глаголе какое-то наклонение немаркировано, то соответственно, все другие должны быть маркированными.

Определим понятие строя языка из способа кодирования его актантов. Определим аккузативный строй, как строй немаркирующий активность при переходном глаголе, то есть немаркирующий субъекта (подлежащие) высказывания. Эргативный строй как строй немаркирующий инактивность, то есть немаркирующий объекта (прямое дополнение) высказывания. Номинативный строй как строй маркирующий активность, то есть маркирующий субъекта (подлежащие) высказывания. Абсолютный строй как строй маркирующий инактивность, то есть маркирующий объекта (прямое дополнение) высказывания. Все остальные падежи считаем маркированными. При этом если у глагола есть только одна валентность (иначе говоря, он является непереходным глаголом), именно на эту валентность переносится характеристика строя, то есть характеристика строя отражает характеристику первой валентности глагола. Если все маркировки активных и инактивных участниках при транзитивных и нетранзитивных глаголах уникальны, то такая схема называется трехчастной. Если строй не имеет маркировок для активности и инактивности, то такой строй назовем нейтральным.

Небольшое замечание к порядку слов и нейтральному строю. Порядок слов для всех типов неважен, кроме нейтрального строя. Обозначим субъекта переходного глагола(S), объекта переходного глагола(O), участника непереходного глагола(M), глагол(V), тогда формально "номинативный" порядок слов если M расположен там же где S, а "эргативный" где O. Но это все вещи очень относительные, ведь порядок SVO/MV формально оказывается номинативноподобным, а SVO/VM эргативоподобным. Хотя первый мог произойти их эргативного строя, а второй из номинативного или других. В случаях подобных порядку SOV/MV мы должны констатировать что он нейтральноподобный (хотя он может быть в эргативном языке, ср. авар. vacas istakan bekana "брат разбил стакан"/istakan bekana "стакан разбился"). Порядок слов вещь во многом случайная, и никак не характеризует типологию языка. Хотя надо отметить что для нейтрального строя он задан жестко, и обладает решающим значением для языков изолирующей типологии. Поэтому, к нейтральному строю естественно не применимы понятия номинативный или эргативный строй, а естественно, применимо только понятие порядка слов (с номинативноподобным или эргативоподобным порядком слов).

В понятии строя языка прежде всего учитывается кодирование имени (необязательно флективное), если же имена при глаголе не маркированы, то у нас получается нейтральный строй. В таком случае определим тип строя языка как маркировку отношений между актантами в глаголе, и только если и в глаголе тип строя будет нейтральным, то данный язык будет определяться своим порядком слов (подобие). Если таким образом не разграничивать понятия строя, типа строя, и подобия, то нейтральных языков не оказывается вообще. В определении понятия строя именная кодировка имеет приоритет перед глагольной, глагольная перед порядком слов. Это важно поскольку вообще говоря для языков с разными уровнями реализаций строя языка реализация их типологических свойств разная, последствия для типологии разные, реализация фреквенталий разная.

В раннем индоевропейском были немаркированны средний род, приименные падежи, повелительное наклонение глагола, что порождало свои следствия, то есть маркированность не среднего рода, маркированность всех личных форм глагола, и вообще, маркированность (справа) со всеми вытекающими последствиями. Можно утверждать и обратное, что появление маркированности (справа) вызвала необходимые последствия. Чтобы понять, как это произошло нужно рассмотреть мировоззренческие категории индоевропейского.

Средний род был инактивным родом, то есть родом того участника высказывания, что не мог производить какие-либо действия в принципе. Иначе говоря, совершенно стативным участником высказывания, не деятелем. Активный род же наоборот мог производить действия, мог быть источником деятельности. Мировоззренческие категории деятеля и статива происходят из очень ранних мировоззренческих категорий как разделения на стативные и активные глаголы, активный строй, и вообще, со времен разделения на имена и глаголы.

Изначально в индоевропейском инактивный род мог быть только пассивным участником высказывания поэтому он практически не использовался как субъект высказывания при переходном глаголе, то есть имел (псевдо)эргативный строй, а точнее нейтральный строй (для инактивного рода). Дело в том, что средний род использовался преимущественно в глаголах состояния (стативах), которые были непереходными глаголами, и поэтому ему не нужна была маркировка, так как это определялось глаголом. Однако при переходных глаголах он мог использоваться и с формантом винительного падежа. Винительный падеж (аккузатив) показывал того на кого переходит действие, и даже, адресат действия. В связи с развитием префиксации глаголов, то есть появления интерфиксов, немаркированность инактивного рода приводила к плохому различению слов в дистантной последовательности, которое можно было ликвидировать полностью маркировав средний род, либо связав его в полностью аналитической конструкции или убрав его. Так как в индоевропейском был свободный порядок слов, и все остальные свойства входили в типологию маркированности (справа), то индоевропейский предпочел распространить факультативный винительный падеж на всю парадигму среднего рода, то есть он стал абсолютного строя. Однако этот процесс уже происходил в то время когда местоименная парадигма была основной, и поэтому, данный винительный падеж согласовывался не с падежами имен, а с падежами местоимений, что привело к тому, что в славянском закрепился винительно-именительный падеж на *-od̮ от указательного местоимения *t̮od̮ «то» среднего рода, в других языках от винительного *-om совпадающего с именами. Здесь надо заметить, что в местоимениях среднего рода уже давно выработались собственные окончания среднего рода, так как они могли использоваться в любой позиции, то есть не имели нейтрального строя изначально, а имели абсолютный строй, к которому и пришел весь средний род окончательно в тематическом склонении. Поскольку немаркированность при глаголе изначально была занята инактивным родом, то для активного рода оставалось только маркировать все приглагольные падежи. Но поскольку активный род рассматривался как род деятеля, ведь для не деятеля уже была своя категория, он мог быть только номинативного строя, так как первую валентность глагола всегда занимала форма по умолчанию для этого рода, то есть деятель. Это, и немаркированность приименных падежей, привело к возникновению в индоевропейском всюду маркированных приглагольных падежей. Еще в индоевропейскую эпоху начался процесс перехода слов из инактивного рода в активные рода нетематических основ, на что указывает тот факт, что огласовки падежей не совпадают по диалектам. Далее будем называть немаркированный - инактивным родом, а маркированный - средним родом. Эти данные говорят, что изначально род в индоевропейском был управляющим, в нем менялись конструкции, поэтому ранний индоевропейский можно назвать как языком нейтрально-номинативного строя, а поздний как языком абсолютно-номинативного строя.

Наличие маркированности в приглагольных падежах автоматически открывало возможность к выражению большего числа категорий в этих падежах. Маркированность (справа) добавляет категорию парно-собирательности, смысл этой категории в установлении естественных отношений двойственности, парности, и собирательности, то есть естественных нерасчлененных понятий связанных с наличием минимальной естественной категории отличной от единственного числа, но не связанная с понятием множественности. Наличие маркированных категорий парности и рода порождает женский род, который есть естественное обобщение идеи существования женщины как пары мужчине, что является общечеловеческой мировоззренческой категорией. Действительно, в индоевропейском языке дети не имели рода, их названия выражались средним родом, ср. рус. ср.р. дитя; получали женский или мужской род половозрелые особи. Естественный порядок при таком построении заключается в том, что мужской род немаркирован, а женский род маркирован. В индоевропейском языке формант женского рода с «ларингалом» после любой гласной (но обычно *–eɑ̯), происходит из двойственного числа, который имел также парно-собирательное значение. При этом обычно при исчезновении двойственного числа в языке, парно-собирательные значения сохранялись по правилу что для мужского рода окончание «женского рода» получает либо парное значение, ср. рус. глаза, либо собирательное значение, ср. рус. города, но для женского рода это окончание имеет только значение женского рода. Хеттский язык не имеет женского рода, но он также не имеет и двойственного числа, на первый взгляд это можно объявить архаизмом, но это не так. Хеттский язык имел двойственное число, на что указывают сохранившиеся формы парных частей тела в хет. šakuwa глаза, genuwa колени, обратим внимание на то, что конечная гласная в них краткая, однако в других языках там стоят долгие гласные, появившихся из «ларингалов», что подводит нас к тому, что в хеттском языке этот «ларингал» исчез, не оставив следа. И действительно, хотя в хеттском сохранялись некоторые классы «ларингалов», но, как показывают сравнения с другими языками, некоторые классы исчезли не оставив и следа, как показывают сравнения с другими языками, в частности исчезли h_1,3. В хеттском конечные «ларингалы» регулярно отпадали, поэтому, отпал и тот что характеризовал двойственное число и женский род,а также отложительный-родительный падеж, что привело к формальному совпадению родительного падежа с именительным падежом тематических основ. Поэтому, обе эти две категории были плохо выражены в хеттском, и под воздействием мощного субстрата [:128], что не имел понятия об двойственном числе и женском роде, исчезли. Вспомним, что при существовании двойственного числа и категории рода автоматически следует существование женского рода, поэтому падение в хеттском двух этих категорий было обязательно вместе. Разрушение категории маркированности (справа) привело к тому, что в хеттском появляется немаркированный абсолютный падеж, постепенно распространяющий свое влияние, и начинает разрушаться согласование по роду. Однако плохо еще изученный лувийский похоже сохранил женский род (он присутствует в ликийском), делая основным формантом –i-<*-iɑ̯- старого двойственного числа женского рода, если это вообще не продолжение исконного *–eɑ̯.

По своему характеру женский род, как и мужской род естественно, являются активными родами, и будучи всюду маркированными, замечая что женский род произошел от парно-собирательности, они не меняют структуру предложения и следовательно являются указательными родами. В среднем роде парно-собирательность изначально выступает в качестве множественного числа, при этом парно-собирательность естественно множественным числом не является и согласуется с глаголами единственного числа, как и женский род.

Сравним индоевропейский с языками ностратической группы семитским, уральским, алтайским, картвельским, дравидийским. В семитском была маркированность (справа) с соответствующими следствиями и взаимозависимостями: отсутствие немаркированного приглагольного падежа, префиксация глагола, маркированность всех личных форм глагола. В семитском нет инактивного рода, есть только мужской и женский активные рода. Женский род маркирован, употребляется и комбинируется с парно-собирательностью, как показывает анализ форм. Так же как и в индоевропейском в нем не обязательно было маркировать женский род в случае естественного женского рода. Женский род, как и парно-собирательность, имеет два форманта: -t- и долгий гласный+('). Второй формант видимо этимологически родственен индоевропейскому. Парно-собирательныость выражает собирательность, абстрактность, активность класса имен и прилагательных. Есть двойственное число, употребляемое и как парное число. В тех языках, в которых появились немаркировнные приглагольные падежи, двойственное число исчезает, а маркеры женского рода сливаются с корнем. Из-за отсутствия инактивного рода глагол мог иметь личные префиксы, в то время как в индоевропейском не мог иметь личных префиксов, префиксация глагола в индоевропейском развивается только после падения инактивного рода и появления среднего рода. В этом есть объяснение причины почему в индоевропейском нет личных префиксных глаголов, и система префиксов была еще слабо развита, однако во всех и.-е. языках префиксность была. Отсюда семитский был языком чисто номинативного строя.

В уральском и алтайском была немаркированность со всеми вытекающими последствиями, наличием постфиксов/послелогов, но не префиксов/предлогов, отсутствие рода, парности, не обязательно полная маркированность глагола. Изначально эти языки были нейтрального строя, что следует из факультативного употребления аккузатива в уральских, смешанного употребления падежей номинатива и аккузатива в монгольских и тунгусо-маньчжурских, отсутствие падежей в японском, вторичность их в корейском. Однако, после некоторого процесса они в языках появляются и эти языки становятся нейтрально-аккузативными. Тюркский видимо чисто аккузативный язык. Предполагать, что этого процесса не было неверно, смешанный характер народов этой группы по гаплогруппам говорит о том что процесс смешения был интенсивным, причем этот процесс протекал очень давно. Видимо это суперстратическое влияние приводило к появлению двойственного числа в саамском и другие явления. В уральских естественно-парные слова выражалась не категорией, а обычным словом в единственном числе, из-за чего половина пары так и описывалась как половина, типа «пол глаза»=глаз.

В картвельском также была немаркированность, но была и маркированность справа и слева. В отличии от индоевропейского здесь не было категорий имен (рода, парно-собирательности и т.д.) что управляли глаголом, а вид глагола управлял маркировкой имени. То есть конструкция могла быть абсолютной, номинативной, эргативной, дативной(семантической, инверсионной) и др.. Соответственно имелся немаркированный приглагольный падеж, впрочем, в современном грузинском практически исчезнувший, с исчезновением абсолютной конструкции, и начала преобладания номинативной. Глагол полиперсонален и есть превербы и циркумфиксы. Дело в том, что в картвельском глагол образовывал вершину предложения, как в северокавказких, поэтому отсутствовали интерфиксы, тогда как в других языках глагол был подчинен и даже просто необязателен (индоевропейский, уральский). Эргативная конструкция является основной характеристикой северокавказких языков, и именно с их влиянием следует рассматривать возникновения такой смешанной системы. Она является инновацией, это видно по тому что она употребляется только при аористовых глаголах и в том что эргативный падеж в каждом языке имеет свой формант, несводимый с другими языками. В сущности, этот строй есть смесь северокавказких моделей и ностратических с устранением всех не сочетаемостей. Поэтому (фиксированный) строй в картвельском по существу отсутствует или точнее есть строй зависимый от глагола.

Дравидийский имел рода, причем системы родов в нем не было по причине того, что в нем все рода были чисто указательными, они согласовывались с глаголом, поэтому могли как угодно объединяться образуя мужской, женский, немужской, средний, личный, общий рода. Об указательном характере говорит то, что женский род значил только лиц женского пола, средний же род содержал животных, личный содержал только людей. То есть эти рода отвечали на вопросы типа «он, она, оно,…», и были как бы частью вопросительных местоимений «кто(человек)? что(нечеловек)?», которые есть даже в языках что не имеют никаких категорий рода или имеющих артикли. Маркированным в этом случае является нечеловеческий род, поэтому для людей номинатив был немаркирован, а для не-людей маркирован, отсюда строй является смешанным, номинативно-аккузативным. Глагол тоже, поэтому, имел род. Что дает, что такая система рода не относилась к категории рода существительного, а относится к системе рода местоимений и глаголов, а существительные были согласовательными классами отвечающие на вопрос. Такую систему будем называть родом лица. Естественно, такая указательная система была избыточной, и языки меняли ее как хотели, более того, если исчезает род в глаголе, то это приводит, как правило, к исчезновению рода у имен. Надо сказать, что элемент такой системы есть и в семитском, второе лицо единственного числа глагола в нем также имеет род. Естественно, эта система не была связанна с категорией парно-собирательности, а только с категорией указательности, личности, родственной с категорией определенности, поэтому в языке отсутствует двойственное число, и вообще, остальные категории маркированности (справа).

В картвельском отсутствуют некоторые категории, и есть наличие категорий не принадлежащих ностратической группе, в частности, префиксность выступает как часть циркумфиксности, исчез женский род, но сохранились остатки среднего рода (что объединяет его с индоевропейскими), нет двойственного числа (хотя в некоторых северозападных горных диалектах оно есть [Shanidze 1915,1967; p.61]), но есть инклюзив-эксклюзив, тип глагола управляет строем языка (есть эргативный строй). Такое состояние является, несомненно, инновацией (под влиянием северокавказких языков). Некоторые уральские также имеют двойственное число, что также объединяет их с индоевропейскими

Маркированность субъекта естественно выделяет активность как специфическую роль, немаркированность субъекта делает его нейтральным по отношению к активности, то есть просто участником в действии глагола. Естественно всякая маркированность есть выделение роли, что отличает данную роль от немаркированной. Поэтому если язык выделяет субъект при переходном глаголе и при непереходном глаголе, то значит, с точки зрения носителей этого языка главным является деятель и его деятельность в глаголе как источника действия. Языки номинативного и аккузативного строя четко отделяют субъект от объекта, активность при глаголе и категорию пассивности что приводит к примату субъектно-объектных отношений и развитие пассивных категорий глагола, развитие косвенных падежей которые показывают роли косвенных субъектов и объектов. Такие языки называются языками номинативной типологии. Языки эргативного и абсолютного строя не могут отделять субъекта от объекта, поскольку субъект переходного глагола совпадает с объектом непереходного, следовательно в этих языках нет категории пассивности, неразвиты все субъектно-объектные отношения в том числе косвенные, первичные падежи максимально полифункциональны. Такие языки называются языками эргативной типологии.

Перейдем к рассмотрению приименных падежей. Приименные падежи выражают связь одного имени с другим приписыванием основному имени некоторых частей другого имени. Одной из таких категорий являются понятие отчуждаемой и неотчуждаемой принадлежности, которые определяются как принадлежность одного предмета другому, при этом дополнительный предмет может или не может быть отделен от другого. Тоже самое касается отчуждаемой и неотчуждаемой партитивности, только предметы являются частью других предметов. У предметов может быть также простое соединение, без указания их партитивности, при этом один предмет может быть основным. Вместо предметов, могут выступать качества, территории. Отчуждаемая принадлежность обычно называется притяжательностью. В раннем индоевропейском все приименные падежи были немаркированны. Немаркированные родительный и местный падежи имели значение неотчуждаемой партитивности, при этом родительный шел перед именем и выражал качество объекта или его дополнительную неотчуждаемую часть, это очень хорошо сохранилось во всех и.-е. языках в виде сочетания двух слов, типа рус. красноармеец, самолет, коновод, воевода, в других языках также богатое множество таких слов. Местный шел после имени и обычно после интерфикса, чтоб отделить его от родительного падежа, отсюда обычны конструкции с локативными предлогами; позже станет возможно его автономное употребление, но в русском он восстановил свой чисто предложный вид, став предложным падежом. Изначально местный также обозначал неотделяемую партитивность, естественное нахождение предмета в местности. Как видите, в индоевропейском первым словом в синтагме шло имя, которое было частью второго имени. Это устанавливается на том основании, что нетематические основы не имели окончаний родительного и местоименного падежа, окончания позже уже разовьются по аналогии с тематическими основами. В ведийском и в древнехеттском местный падеж часто еще сохраняет нулевую флексию. Также в двойственном числе родительный и местный полностью совпадали во всех языках. Единственное изменение, которое претерпело в индоевропейском местно-родительная форма нетематических основ это появление долгой ступени гласной предшествующей нетематической основы, что было связанно с просодией и.-е. синтагмы. Отсутствие отчуждаемости и принадлежности как категорий тесно связанны с мировоззрением, с понятиями собственности. Если существует понятие собственности то в языке всегда есть средства для выражения этого понятия, отсутствие говорит о том, что в (ранне)индоевропейском не было понятия собственности, личной собственности, что подтверждается культурологическими исследованиями. Действительно, в языках, что имеют понятие собственности, обычно есть лично-притяжательное склонение, то есть присоединение личных форм к именам. Например, она есть в уральских, алтайских, семитских. Эта категория притяжательности необходима до появления «habeo» конструкций, которые появляются в истории отдельных европейских языков уже только в предисторическое время. В индоевропейском также не было специальных притяжательных местоимений, все они появляются уже после распада индоевропейского, хотя и очень рано, когда еще есть диалектные континиумы. Но уже в общеиндоевропейскую эпоху возникает понятие отчуждаемой партитивности ["партитивный генетив", :295,351]. С его развитием и связанны возникновения форм родительного и местного падежа в индоевропейских, которые, однако, не сводится к единым формам ["позднее развитие генетива", :26-27] [:135-136. Jacobson, Fntidoron. 1923:204-207. Hirt.]. С некоторых времен можно было использовать отложительный падеж как партитивный падеж. Отложительный падеж означал источник, исходный пункт действия от которого что-то отходит, поэтому, то, что исходит можно трактовать как часть предмета, что можно в принципе отделить. В финском точно также развивается партитивный падеж. Именно так отложительный падеж мог использоваться в индоевропейском; далее языки на его базе развивают свои родительные падежи, но славянский просто отложительный переходит в родительный субституция падежа) с сохранением в родительном функций отложительного и на этом останавливается. Характерная черта славянского является отсутствие понятия «чужое», это слово заимствованно из готского языка, гот. tiud, понятие «собственность» в русском позднейшего образования, тоже и в других славянских языках. (Отношение индоевропейцев к собственности, принадлежности, является сложной темой, многоаспектность которой требует подробного культурологического описания, однако кратко заметим, что отсутствие этого понятия у индоевропейцев немало способствовало к их распространению. Действительно, тогда снимаются всякие морально-этические барьеры для отчуждения чужой собственности, занятия чужой территории, установления удобной власти, поскольку ни собственность на имущество, на территорию, на власть не существует как понятия, «если это никому не принадлежит, то это принадлежит всем», «нельзя отобрать чужое, если оно никому не принадлежит»).

Формантом отложительного падежа был -Hd̮ практически часто оглушающийся в -Ht̮, однако он сохранился только в тематической основе, поскольку та была после гласного (-o-), в других основах (все они были на согласный) он ослабился из -Hd̮̂ в нейтральный –Hs, поскольку сочетания двух не нейтральных согласных в конце слова в индоевропейском были запрещены (следствие тенденции возрастания диффузности). Именно последняя форма получит повсеместное распространение в качестве основы для образования родительного падежа. «Ларингал» в отложительном падеже активного рода указывал на парность его инактивному роду, который имел отложительный без «ларингала», а также парность его к именительному падежу (этимологически также восходящий к архетипу отложительного падежа как падежа источника действия). Начиная с индоевропейских диалектов родительный будет развиваться в местоимениях, поскольку именно для местоимений, прежде всего, важно было развитие семантики генетивности, партитивности и притяжательности. Общая схема развития нового родительного падежа заключалась в прибавлении к отложительному падежу или к старому родительному (немаркированной неотчуждаемой партитивности = основа) некоторой парно-указательной энклитики, -i̯-,-u̯-,-s-,-g-,-n-,-l- (+ o) (+ d̮/s). Эти энклитики значили разную степень соединения, самостоятельности родительного падежа, соотношения в паре слов с одним родительным падежом, таким образом уточнялась семантика родительного падежа. В славянском было три личных форманта, для ед. числа притяжательности использовалась -i̯- от основы  (moj-,tvoj-), для мн. числа притяжательности отложительный падеж + -i̯  (nāsj-,vāsj-), для мн. числа родительного (не притяжательного) отложительный падеж + -u (nāsu,vāsu), для ед. числа родительного (не притяжательного) формант использовалась основа дательного падежа, и формирование не устоялось, это мог быть чистый дательно-местный (menoi,teboi), либо отложительно-винительный -ioHd̮  (meniaHd̮,tebiaHd̮), причина этого будет рассмотрена ниже. Для вопросительных местоимений и для указательных ед. числа мужского род к основе присоединялись энклитики -u̯o,-go в отложительном падеже среднего (в данном случае, неопределенного, поскольку был для любого) рода который не имел –H- (*-u̯od̮, -god̮) (этимологически этот H восходит к парности, и имел смысл активного рода), причем первый остался только в восточно-славянских, и видимо является архаизмом, второй же стал основным. По закону Винтера при редукции конечного слога, они давали -u̯o,-go. Еще раньше использовался формант -sod̮, в ст.-слав. чесо, который только формально похож на –so в других языках. Для женского рода использовалась таже энклитика что и для притяжательных местоимений -i̯. Подобное употребление изначально составляла из себя конструкцию вида соединения «и также», «мой дом» ~ «я и также дом». В других языках, не балтийском и славянском, в тематическом склонении обобщается та или иная форма местоименного склонения без «ларингала» (то есть без родового показателя активности), -osyo в индоиранском, греческом, армянском, и древней латыни, -eso в греческом и германском (ср. ст.-слав. чесо). В хеттском старый отложительный падеж на -aš<*-oHs просто перешел в родительный, в функций отложительного остался -az<*-oHd̮. В окско-умбрском родительный переносится из местно-родительного падежа двойственного числа –eis (старого творительного дв. числа нетематических основ). В кельтском и латыни развивается флексия -ī происхождением из –еi бывшего местного (из дательного) падежа.

Точно также происходит отчуждаемый местный, он развивается из дательного падежа, причем еще в индоевропейскую эпоху, поскольку никак не связан с понятием собственности. Изначально дательный имел семантику адресата действия, конечного пункта действия, последняя семантика, оторванная от понятия действия в результате потери связи дательного с глаголом, то есть перевода приглагольного падежа в приименной, автоматически давала конечный пункт имени, то есть место. Это видно и потому что, в частности, предлог in управлял дательным и местным одновременно. Формант дательного был -i̯, осложненный разными огласовками 0/o/e, появившимися для разграничения дательного и местного падежей, и из просодии. Для многих языков чрезвычайно трудно установить первоначальную огласовку, поскольку как родительно-отложительная система, так и местно-дательная были крайне неустойчивыми в языках из-за их первоначальной близости. Обычно местный падеж выступал в краткой форме огласовки, в то время как дательный получал полную ступень, там, где этого не происходило дательный претерпевал другие изменения. Для тематических основ местного падежа обычен был –o+i̯, так было в балтийском и славянском, индоиранском, греческом; дательный был -o+-oi̯ в этих языках и в арх. латыни. В женском роде гласный был соответственно -ā. В атематическом спряжении дательный использовал формант –ei̯, но он мог быть и местным ср. ст.-слав. небеси, но в этом спряжении это окончание уже появляется в отдельных диалектах независимо, так же как местный падеж в индоиранском, греческом, германском где –i̯. Распределение этих форм было во многом случайным, и было связанно с замещением системы дательного падежа, которая была неотличима от местного падежа в тех языках, что сохраняли оба падежа. Одним из главных факторов в развитии данной системы было то, что изначально старый родительный и старый местный совпадали, поэтому в древних языках один мог использоваться вместо другого. Так дело обстоит в хеттском, где употребление родительного падежа в функции местного зафиксировано [Савченко 1967:88]. «Даже притяжательный падеж был первоначально локативным»[Леви-Брюль 1930:102]. В двойственном числе местно-родительный падеж всегда был един, и никогда не разделялся, его формант происходил из отложительного падежа дв. числа -Hou̯s. Иногда вместо дательного в консонатных основах использовался творительный падеж, так было в окско-умбрском и в славянском, ср. ст.-слав. м.п. камене. Для выражения времени использовался отложительный и творительный падеж, в таких словах как когда, тогда, вчера, завтра, (ср. тематический творительный в функции падежа времени вечером, утром, днем), тоже самое относится к слову дома, которое отвечает на вопрос когда, в отличии от формы доме, не отвечающим на этот вопрос. В множественном числе использовались формы местоименного происхождения, локатив имел –(H/i̯)s+(u/i) из отложительного местоименного (энклитика +i использовалась только в греческом), родительный произошел от местоименной энклитики +(so-/no-/o-) (в славянском везде без энклитики) в отложительном падеже множественного числа –om (ср. ниже образование определенных форм прилагательного).

Прилагательные также получили маркированность флексиями. Прилагательные рассматривались как соединения, то есть имели семантику «и», объединяющею, в общем-то, равные элементы синтагмы. Это было следствием полной автономности класса прилагательных в индоевропейском, где автономность значит не совпадение слов с другими классами, такими как существительные или глаголы. Значение «и тоже», в конструкции «одно имя «и тоже» другое имя», дальше получило распространение в балтийском и славянском как присоединение склоняемой частицы i̯e-, происходящей из указательного местоимения в значении парного объединения, ср. рус. и, к основе прилагательного, таким образом образовался класс определенных форм прилагательных. Данный тип образования является средним между иранским и индийским способом употребления этой частицы в этих языках [В. Порциг. Членение индоевропейской языковой области.М.2003:245]. Также возникли германские формы прилагательных на -n-, ср. хет. nu «и». В хеттском получил развитие архетип соединения заключающийся в том что вместо родительного падежа может выступать партитивная оппозиция суть которой заключается в том что у одного глагола могут быть два дополнения в одном и том же падеже, из которых одно выражает целое, а второе – затронутую действием часть этого целого [:131].

В уральском и алтайском имена сочетались просто без маркировки, класса прилагательных не было, была личная притяжательность. Изначально лично-притяжательность заменяла родительный падеж (неличную отложительную притяжательность). Семантика локативности была сложна и поэтому существующие послелоги могли переходить в локативные падежи.

В семитском, как и в индоевропейском, были категории отложительной и неотложительной притяжательности-партитивности, но там она была изначально. Отложительную семантику выражал маркированный падеж, а неотложительную изначально немаркированное сопряженное состояние «status constructus». Была личная притяжательная категория. Семантики локативности не было совсем, как и не было несинтаксических падежей.

В дравидийском личной притяжательности не было. Также как в индоевропейском родительный и местный падеж отсутствовали, то есть имели изначально немаркированный показатель. Новые формы этих падежей происходят из объединения местного с отложительным или инструментальным, а родительного с дательным, но также как и в уральском в дравидийском развиваются падежи из послелогов.

В картвельском личной притяжательности не было. Характерной чертой современных языков является наличие родительного падежа при отсутствии отложительного падежа, но наличии переходного падежа; и отсутствие местного при наличии дательно-винительного. Насколько такая система древняя судить трудно, однако отсутствия фиксированного строя в языке и ее похожесть на северокавказские говорит, что это инновация, возникшая после перестройки языка.

Как мы помним, изначально в языках не разделялись имена и глаголы. По существу глагол, лишенный семантики действия в 3.л.ед.ч. без маркировки, совпадал с именем. Такой глагол без семантики действия, называется инактивным. Инактивный глагол, имеющий семантику состояния, называется стативом. Соответственно глагол, имеющий семантику действия, называется активным. Глагол описывающий только признаки, без определения семантики действия и состояние, называется неопределенным. Как мы видим имя, в общем-то, порождается из признаков, значит изначально конструкция типа «дерево» совпадала с «он деревянный». Поэтому 3.л.ед.ч. стативного глагола не имеет маркировки и совпадает с именем, такой строй называется активным. В таком строе существенное влияние имеет кодировка валентности, определяющая, как увеличивается валентность глагола. Валентностью глагола называется количество присоединяемых к нему актантов. В переходном глаголе по умолчанию две валентности, в непереходном одна. Однако в высказывании при глаголе может быть и больше актантов, для их увеличения в других языках используются падежи, префиксы, постфиксы, в активных языках интерфиксы. Обычно таких интерфиксов два, один основной другой дополнительный. Именно из них в последствии возникают первичные падежи. Если для эргативного строя важнейшей характеристикой является переходность отношений - они определяют маркировку и валентность глагола, то для номинативно-аккузативного строя эта категория исключительно синтаксическа влияющая на вид предложения, но не маркировку, первичным для этого строя является маркировка субъектно-объектных отношений. То же для активного строя, более того, в нем транзитивность не играет почти никакой роли, субъектно-объектные отношения тоже не являются главными, главными для этого строя вопрос действия-состояния в глаголе и активного-неактивного актанта. У каждой серии глаголов есть свои личные аффиксы.

Активные языки являются языками активного строя со следующими особенностями. Статичный член предложения с непереходным глаголом может оформляться либо как агенс (активный член), либо как пациенс (пассивный член) в зависимости от желания говорящего подчеркнуть преднамеренность или непреднамеренность процесса. В предложении с непереходным глаголом и единственным ядерным актантом используется не единое кодирование по схеме эргативной или номинативной конструкции, а два различных кодирующих средства в зависимости от типа глагола. Одно из них совпадает с кодированием агенса (обычно номинативной маркировкой), а другое – с кодированием пациенса переходного глагола (обычно абсолютной маркировкой). Такая схема кодирования и получила название активной. Эта конструкция наиболее последовательно различает агенс и пациенс, распространяя концепты переходного агенса и пациенса на единственный ядерный актант непереходного глагола. А именно, при непереходном глаголе различаются агенсоподобный (при глаголах типа бежать, работать) и пациенсоподобный (при глаголах типа умирать, погибать, падать) актанты. Довольно редко реализуется конструкция, противопоставляющая агенсоподобные и пациенсоподобные актанты переходного глагола (соответственно агентив и пациентив) единственному актанту непереходного глагола.

Среди особенностей языков активного строя, в котором категория одушевленности переплетается с категорией активности:

    противопоставление активных и стативных глаголов (а не переходных и непереходных как в номинативных и эргативных языках) или обусловленный переход активных глаголов в стативные и обратно; для развитых языков выделяются "аффективные" (неопределенные) глаголы;

    наличие не менее двух рядов личных местоимений/аффиксов (в языке индейцев ассинибойна активный ряд: wa- 1 л., ед. ч., ya- 2 л., ед. ч., uNk- 1 л., инклюзив; стативный: ma- 1 л., ед. ч., ni- 2 л., ед. ч., uNk- 1 л. инклюзив; "аффективный": mn- 1 л., ед. ч., n- 2 л., ед. ч., u- 1 л. инклюзив). Первый ряд используется для обозначения субъекта активного действия, второй – для субъекта стативных глаголов и объекта, третий - для выражения непроизвольного действия и состояния.

    противопоставление инклюзива (я и ты, мы с тобой, мы без него(их)…) и эксклюзива (я и он, мы без тебя, мы с ним(и)…);

    отсутствие инфинитива, показателей 3-го лица в глаголе, имен прилагательных (они - заменены стативными глаголами типа «быть высоким»), времен (при наличии разнообразных видовых значений), числа (множ. ч. возможно для одушевленных имен) и падежей, при наличии двух партитивов/поссесивов – органической (неотторжимой) и неорганической (отторжимой) принадлежности (в адыгейском я-нэ «их-мать», а-нэ «их-сердца») (причем партитивность первична, поссесивная семантика вторична и ограниченна);

    наличие разнокорневых глаголов, обычно противопоставленных по числу участников процесса (в айнском ‘arpa «идет» - paye «идут», raike «убивает одного», ronnu «убивает многих»);

    при развитости образования отглагольных имен они образуют только участников соответствующей ситуации, но не сами ситуации;

    отсутствие пассивных конструкций, связки и глаголов со значением ‘иметь’.

В этих языках повелительное наклонение маркировано. При появлении немаркированного повелительного наклонения, 3-е лицо должно утратить немаркированность, поскольку они не совместимы, что должно вызывать падение активного строя. В случае переноса вершины формирования высказывания с глагола на имя, получается система практически совпадающая с индоевропейской системой. Действительно, инактивность глагола зафиксируется на инактивном роде, активность глагола на активном роде. Практически все выше названные особенности сохраняются, при этом останутся особенности: абсолютно-номинативный строй или нейтрально-номинативный, если пациенс не маркируется, наиболее близка к нему маркировка активного строя или более новая в историческом плане трехчастная; инактивный род также имеет только парно-собирательность, но не множественное число; далее активные, неопределенные, стативные глаголы переходят в глагольные виды презенса, аориста, перфекта; эксклюзив/инклюзив переходят в разделение двойственного и множественного числа; отглагольные имена становятся причастиями. Этот тип развития необходимо признать архаическим, назовем его постактивным. Тот факт, что индоевропейский архетип принципиально совпадает с активным архетипом не может быть случайным, в нем есть только несколько особенностей. В индоевропейском не было притяжательности, была только партитивность, категория отчуждаемой партитивности была слабо развита, вместо нее основной была категория соединения, также широко представленная в языках активной типологии (например, сиу-лакота). Точнее, старая категория отчуждаемой партитивности в индоевропейском выступала как категория причастий и активных существительных, где отчуждаемая партитивность рассматривалась как свойство деятеля производить действие или быть частью действия (деятель или действие является частью друг друга). Не было личных префиксов, то есть система была совершенно немаркированной, что можно объяснить как исходное состояние или тем, что было подвижное динамическое ударение, которое, однако, никогда не могло падать на личный префикс, поэтому индоевропейский устранил их также как устраняются префиксы в германских языках (в исландском так они практически исчезли), отсюда возможно было немаркирование инактивного рода. В семитском стативные глаголы не переходят в род, что привело к упрощению строя языка. В уральском все совпало в стативную конструкцию, но уральский при этом сохранил слабую расчлененность имен и глагола, имена в нем имеют возможность спрягаться, а глаголы склоняться, также 3-е лицо глагола сохраняет немаркированность и имена немаркированы. В алтайском все также совпало, но без архаизмов, более того происходит большое развитие деепричастий. В картвельском все затемнено более поздним влиянием северокавказких, но можно сказать, что он тоже видимо долго сохранял постактивный строй, возможно дольше остальных, из которого и развилось современное состояние. При этом на имя так и не переходят все качества глагола. Типологически, можно указать на осетинский язык, который попав в северокавказкое окружение, также значительно изменил свою типологию, значительно приблизив ее к северокавказкой. Таким образом, можно сделать вывод, что ранний ностратический был языком активного строя, в то время как уже поздний ностратический был языком постактивного строя, и ни один ностратический язык не имел эргативного строя.

Изобразим на схеме кодировки строев. Здесь треугольником обозначается субъект переходного глагола, квадратом объект переходного глагола, кругом участника непереходного глагола, буквой M маркированный актант, 0 не маркированный актант, цифрами разные маркировки, при этом одна из цифр (любая) может не иметь маркировки, если ничего не стоит, то маркировка не имеет значения.

В отличии от языков номинативной, эргативной, активной типологий у которых есть свои схемы кодирования строя языков (номинативный/аккузативный строй, эргативный/абсолютный строй, активный/нейтральный строй соответственно) или типа строя языков или подобие порядка слов в языках, то в языках классовой и полисинтетической типологий такие выделенные схемы отсутствуют, они могут быть любого строя. По существу, в них кодируются не бинарные отношения в глаголе и участниках высказывания, а в классовых языках вершиной высказывания является имя, глагол лишь может входить в его клаузу (при полностью классовых языках), а в полисентитических языках имена инкорпорируются внутрь глагола.

Типология эргативных языков отличается от типологии номинативных языков и активных языков. Если в номинативных языках главным отношением является отношение между субъектом и объектом, то в эргативных языках данное отношение неважно, главное в них это отношение транзитивности, выраженное в том что на месте субъекта и объекта действия тут находится агент и носитель действия. Агент действия при этом может выражать не только агента прямого действия, что формально совпадает с субъектом и кодируется в номинативных языках номинативным падежом, но и агентом косвенного действия - агентом инструментального (иногда дательного или даже получательного действия) действия, что кодируется в номинативных языках инструментальным падежом (или дательным). Агент действия кодируется эргативным падежом который по существу отвечает не только на вопрос "Кто? Что?", но и "Кем? Чем?" и даже "Кому? Чему?". Носитель действия при этом может выражать не только объекта прямого действия, что формально совпадает с объектом и кодируется в номинативных языках аккузативным падежом, но и субъектом прямого действия - которое кодируется в номинативных языках как номинатив. Носитель действия кодируется абсолютным падежом, и означает любого участника действия, не являющимся агентом, то есть не несущим информацию с помощью кого делается то или иное действие. То есть в этих языках выражение "Я бью стакан" = "Мной бьется стакан", маркировки у них одинаковые, ср. баск. Gizona-k mutila ikusi du - "Мужчина мальчика увидел" = "Мужчиной мальчик увиден". Поэтому эти языки не различают залоговых отношений, активности или инактивности действий, часто отсутствуют падежи выражающие родительный субъекта или объекта. Им просто нет места в этой системе, при строгой ее выдержанности. Хорошо известно что классы интранзитивных и транзитивных глаголов в эргативных и номинативных языках не совпадают. Класс "транзитивных" глаголов в эргативных меньше чем в номинативных, а также есть класс глаголов и транзитивных и интранзитивных одновременно (ср. авар. vacas istakan bekana "брат разбил стакан" / istakan bekana "стакан разбился"). В класс "интранзитивных" глаголов входят многие такие семантически транзитивные глаголы как глаголы поверхностного воздействия типа "бить" и др., а также непроизвольного действия типа псевдотранзитивные "чихнуть" и др. Все дело в том что в таких языках такие у таких глаголов субъект является носителем действия, а агентом действия является некто другой, вот их типичное построение: "я бью рукой", здесь "я" - носитель действия (абсолют), а "рукой" агент с помощью которого действие выполняется (эргатив выражающий объект действия). То есть по существу для этих языков нетранзитивности у глагола не существует, а есть только отношение транзитивности между агентом и носителем, и вся разница между глаголами является ли первая валентность глагола носителем или агентом. Ср. груз. K'ac'-ma vašl-i č'ama - «Человек яблоко съел» (тразитив.) и K'ac'-ma daacemina - «Человек чихнул» (псевдотразитив.), в обоих случаях "человек" - агент действия в эрг.п., в то время как K'ac'-i isvenebda - "человек отдыхал" (нетранзитив.), где "человек" - носитель/участник действия (ном.п.). Поэтому, в подобных языках весьма распространенно разнообразные инверсные конструкции с целью высказывания в дативном падеже для выражения объекта действия, типа медиоактивов, антипасивов: ср. дирбал. ba-yi yaryai baninyu dygumbi-r yu balgan (CL-NOM.I мужчина. NOM приходить CL-ERG-II женщина-ERG бить) «Мужчина пришел и был побит женщиной»(эргативная активная конструкция в дирбал при пассивной инструментальной конструкции в русском) и Ba-yi yaryai baninyu bagun dyugumbil-gu balgal-nga-nyu (CL-NOM.I мужчина. NOM приходить CL.DAT.II женщина-DAT бить-ANTIPASS-TENSE) «Мужчина пришел и побил женщину» (дативная антипассивная конструкция в дирбал при активной конструкции в русском). Такие конструкции связанны с тем, что такие объекты как цель переходного глагола действия ("женщину") невозможно представить ни как агента действия ни как носителя действия. Можно заметить что эргативный строй является как бы дополнительным к номинативному, инверсным по отношению к нему, также как номинативный инверсен по отношению эргативному. Там где номинативная типология использует термины пассив, медиопассив, прямое действие, прямой или косвенный объект, эргативный использует антиактив, антипассив, медиоактив, объект действия, косвенный субъект, инверсные конструкции предложения. Оба типа языков развиваются в строну конверсии, эргативные обогащаются номинативообразными конструкциями, а номинативные эргативнообразными (типа русских пассивных с творительным падежом).

Порядок слов в предложении обычно считается важной характеристикой языка. Но видимо это не так. Вообще говоря, установление того или иного порядка во многом дело случая. Есть некая вероятностная зависимость установления порядка слов от строя языка но, кроме, соображений общего характера, что субъект тяготеет к началу предложения, а глагол не любит начало предложения, указать ничего нельзя. Причина такого распределения в том что у глагола не высокая важность в высказывании, потому что он является словом определяющим отношение между членами предложения. Как и обычное отношение, позиция его тяготеет к концу отрезка, и он может быть не маркированным. Например, в русском глагол «есть» пал. В русском языке нормальны безглагольные конструкции, а глагола «есть» в настоящем времени не существует, он выродился в наречие. При этом в русском свободный порядок слов, и то, что есть стилистически нейтральный (более частотный) порядок не меняет дела.

Персональность глагола является самостоятельной категорией, и являются дальнейшим развитием широтного принципа кодирования. Обычно, полиперсональные глаголы являются следствием двусторонней агглютинации и установления личной формы глагола как вершины предложения. Полисинтетические языки же вообще являются вершиной широтного представления в единое глагольное слово-предложение.

 

 

Литература

 

 

Главная страница